Ведь не только заказчика, но самих убийц, как ни старалась прокуратура и милиция — разыскать, да что разыскать, выйти на след — и то не удавалось. Будто сквозь землю канули.
Да, сквозь землю. Оля долго не верила, но в трех километрах около «Дальней» шахты началось движение: завозились экскаваторы, выкапывая фундамент для будущего копра, пригнали буровую технику, ковыряющую шурфы — не то исследовательские, не то уже как основание для самой скважины. Невдалеке от будущего места раскопок проходила колея железки, по которой шли днем и ночью составы с углем, на ней тоже начались работы по отводу нового пути. На еще недавно пустом месте, натурально, в голой степи вдруг забурлила жизнь, закипела, пошла волнами во все стороны. Еще не огороженное место начало полниться зеваками, но среди них попадались люди и не случайные. Возможно, будущие шахтеры, возможно, инженеры, проходчики, укладчики, электрики, да много кто. Все, кого манили перспективы новой зарплатой, новыми возможностями. Вскоре возле котлована появилась финская бытовка — домик-контейнер с лаконичной надписью «прием», как будто речь шла о стеклотаре, или, судя по количеству ржавой техники вокруг, о металлоломе. К нему и стали направляться редкие соискатели. Конечно, шахта не завтра и не в этом году намеревалась открываться, но хорошие руки подыскивала уже сейчас. Да и сезонные рабочие понадобиться могли как раз во время строительства самой шахты. Я поначалу близко не подходил к домику, а когда собрался — не увидел его на месте. Кто-то опередил всех и попросту спер бесценную для дачи бытовку, теплую зимой и прохладную летом. После этого ее место заняла обычная деревянная постройка с окошком в двери и листком «требуются» чуть пониже единственного источника света.
Оля первое время присматривалась также к строительству, перебирала бумаги, но все тщетно — экспертизы или хотя бы геологического изыскания с места площадки не нашла. Обнаружила странное — «Асбест» в начале года получил разрешение на продажу продукции за рубеж. Но какой именно, не уточнялось. Солнышко от удивления долго не могла придти в себя.
— Что они задумали? — кипятилась Оля. — Для чего? Кому можно вообще продать уголь? Европе? Да в одной Польше этого угля больше, чем на Донбассе и всех прочих наших западных бассейнах, вместе взятых. Англия перешла на мазут, Германия переходит, Франция и вовсе утыкана АЭС, как будто о Чернобыле и не слышали. Ну и кому еще — нефтяному Востоку? Или Китаю, может, у которого и так в каждом дворе, только копни.
— Оль, я понятия не имею, спроси у Ковальчука. Кажется, это снова его идейка.
— А вот мне кажется, это нечто побольше, чем один главный инженер, вернее, теперь, замдиректора. Повесомей. Это же валюта, сам посуди. А валюта у нас это все.
— Тогда что они собираются продавать за рубеж? Ведь речь идет явно не о получении злотых или форинтов. Цель — доллары, фунты, франки. Что наш «Асбест» может предложить им? Самые большие микросхемы в мире? Или самовары?
— Чтоб ты знал, самовары придуманы в Германии, а матрешки в Японии.
— Вот не знал. Ну, хоть водка точно наша, менделеевская. Это я еще по школе помню.
— Интересные у вас занятия, должно быть, были.
— А то. Мы вот для детского дома тачали на станках брелоки для ключей. Правда, почему-то они потом оказались в учительской, но это скорее потому, что сделали хороших всего-то дюжину. Зато осины напилили в стружку кубов пять или шесть — нам ее чуть не кругляками привезли.
— Даже на спички не пошла.
— Именно. Все на брелоки и в отопление.
Мы еще какое-то время шутили на тему беззаботного детства, пока Ольга не напомнила мне о том важном, что хотела сказать, помимо столь странного решения правительства республики в отношении нашего горнодобывающего и тут же перерабатывающего гиганта.
— Я, конечно, прослежу за этим, больно любопытная история выходит.
— Пока не выходит. Может, это вообще какие-то планы на далекое будущее. Как в отношении наших бараков, на двухтысячный год.
— Может ты и прав, но дай уже мне договорить. Видишь какая штука, меня снова переводят. На этот раз в отдел планирования. Пусть лишусь звания главбуха, но зато не потеряю в зарплате и буду больше получать заказов и наверное, прогрессивка… ладно, что это я сама. Буду ближе к руководству и к его непостижимым человеческому уму планам, — она помолчала. — А все же зря Михалыч подначивал. Мы с тобой начинаем спеваться. Вот шуткуем уже на один лад.
— Стараюсь.
— Я вижу, — мы поцеловались, она продолжила. — И потом, возможно, получу доступ к подлинным планам «Асбеста», чем черт не шутит.
— А Ковальчук?
— Куда ж без него. Он ведь теперь почти самый главный. Да и потом, видно, насколько новый директор зависит от своего зама.
— Серьезно?
— Совершенно. Без согласия Ковальчука ничего не подписывает. В сущности, он, кажется, изначально на то и поставлен, чтоб самому не решать. На это другие люди нужны.
— Это Ковальчук так решил?
— Это не только он. Видимо, все руководство. Директор, вроде, сам ушел на заслуженный отдых, а вот его зам, он и раньше авторитетом не пользовался, это я и так прекрасно знаю, а теперь и подавно.
— Зиц-председатель Фунт, одним словом, — вспомнил я персонажа «Золотого теленка». — Да, история детективная выходит. Люблю такие.
Сущая правда, Оля, еще когда впервые зашла в мою комнатку осмотреться — и давно ж это было! — могла увидеть на столе и шкафу номера «Советского спорта» и журнала «Подвиг». В последнем как раз печатались истории об отечественных Пинкертонах, к коим я как-то уж очень пристрастился за последние годы. Даже не знаю, почему — будто мало приключений сваливалось на мою голову. Но одно дело жизнь, а другое — как она подана и описана добротными мастерами своего дела. К коим я, что скрывать, питал некий пиетет. И если теперь спортивный листок я бросаю на шкаф, не читая, вдруг разом потеряв всякий интерес и к футболу и вообще к состязаниям, даже к Олимпиаде в Калгари, то детективы читал и перечитывал, несмотря ни на что. Возможно, потому, что там добро всегда торжествовало, наверное, как ни в одном другом жанре литературы, столь бескомпромиссно и решительно.
— А я вот не очень.
— Но следствие ты сама предложила…
— И веду, как и раньше. Только мне все больше кажется, что влезаем мы в такие топи и омуты…. Ладно, — она вдруг переменилась, порывисто обняла и чмокнула в щеку, тут же знакомым жестом, стерев следы незримой помады, коей пользовалась только по особым случаям. — Не будем. Хотя бы сейчас.
Она прижалась, выветривая из моей буйной головы все прочие мысли, кроме главных.
